Новый город Аюттхайя совсем недалеко, в нескольких километрах отсюда. Там – обычная современная жизнь. Но никто не рискнул, тем не менее, заново обживать старый город. Здесь только развалины под ярким дневным солнцем и раздолье призракам при свете луны.

Оператор работает, пригнувшись к самому глазку визира: солнце настолько яркое, что пользоваться монитором невозможно. Его голова покрыта носовым платком, еще пять минут назад влажным, а теперь почти совсем сухим.

Телевизионная группа снимает два храма, затем серию видов города с разных точек, после чего все едут из Старого города в Королевский «слоновый крааль», построенный во времена расцвета Аюттхайи, который до сих пор используется для выучки боевых и охотничьих слонов. В Таиланде эти древние «слоновые профессии» давно исчезли везде, кроме этого места вблизи Аюттхайи, но и сейчас они востребованы, прежде всего в туризме и кино. В Краале сегодня праздник: впервые за пять лет проводится массовое шоу боевых слонов. Присутствуют все иностранные послы и множество таиландских официальных лиц. В любую минуту ожидается приезд заместителя премьер-министра.

У входа группа молодых девушек в национальных костюмах с гирляндами цветов в руках и несколько слонов с наездниками готовятся встречать высокого гостя у входа в крааль. За последние десять минут здесь же, у входа, собралась внушительных размеров толпа, состоящая из иностранных послов, высокопоставленных тайцев, чиновников местной администрации и жителей Аюттхайи: всех почти одновременно высадили доставившие их автомобили.

Экселенц говорит что-то местному чиновнику и сразу после этого исчезает. Тремя минутами позже приезжает заместитель премьера, и в тот момент, когда он собирается выйти из машины, в его сторону устремляется на огромной скорости слон со счастливо улыбающимся Экселенцем на спине. Слон, не замедлив хода, выхватывает хоботом у растерявшейся девушки гирлянду цветов и спешит дальше. У самой автомашины слон резко останавливается и вдруг с налета встает на одно колено, при этом хоботом подавая гирлянду вице-премьеру. Толпа безумствует. Экселенц легко спрыгивает со слона и с поклоном надевает на шею вице-премьера еще одну гирлянду, еще большую, очень сложного и красивого плетения. Тот улыбается, отвечает «ваем» на «вай» («вай» — поклон, при котором руки сложены перед грудью, как при чтении молитвы), потом дружески дотрагивается до плеча Экселенца и они вместе идут по направлению к входу в крааль. Офицеры охраны в штатском вытирают пот со лбов одинаковыми носовыми платками.

Представление начнется чуть позже, после небольшого фуршета, на котором представлены блюда традиционной кухни Аюттхайи, включая знаменитую «Лодочную лапшу», Куай Тиеу Рыа. Когда гости наконец занимают места на веранде, более тридцати слонов выходят на арену, чтобы продемонстрировать свое искусство.

Все тайские мужчины умеют готовить, иногда лучше, или гораздо лучше, чем тайские женщины. И если здесь, как и во многих других местах в мире, готовка остается одним из важных женских занятий в семье, для мужчин, не связанных профессионально с общественным питанием, умение приготовить обед или ужин – предмет гордости и искусство, которое демонстрируют только по большим праздникам.

Видя, как ловко и умело зам. премьера и Экселенц справляются с поставленной задачей, сторонний наблюдатель может подумать, что это два знаменитых повара из Аюттхайи демонстрируют свое искусство потенциальным европейским клиентам через посредство телекамеры.

Когда съемка заканчивается, все провожают заместителя премьера до его машины, потом тепло прощаются друг с другом и разъезжаются. Телевизионная группа вместе со Сказочником возвращается на микроавтобусе в гостиницу.

После целого дня работы на жаре трудно удивляться чему-то, пока не примешь прохладный душ и не искупаешься в гостиничном бассейне. Оператор отметает все доводы Сказочника, желающего поскорее просмотреть отснятую пленку, и бурча что-то неразборчивое себе под нос, удаляется в свой номер. Сказочнику остается лишь последовать его примеру. Когда через час они встречаются в номере у Оператора, свежие и готовые ко всему, Режиссер и Сказочник достают и набивают свои трубки.

Когда пленка начинает разматываться, сначала кажется, что ничего не происходит. Потом Оператор догадывается выключить свет и тогда всем становится ясно, что на экране – безлунная ночь. Сквозь тьму проглядывают стены ближайшего храма, того самого, который снимали днем, но только тогда он состоял из ломанного красного кирпича, а сейчас величественно выделяется белизной из окружающей тьмы. Камера поворачивается, через секунду останавливается на ярком пятне, фокусируется. Маленький костер. Вокруг костра орудуют двое мужчин, одежда которых состоит из «пханунг» — отрезов материи, обернутых вокруг чресл наподобие коротких штанов – мужчины жарят кусочки мяса, нанизанные на бамбуковые палочки и воткнутые в землю почти у самого пламени. Рядом стоит корзина с рисом. Тела обоих мужчин блестят от пота в отблесках огня. Поодаль прямо на земле и на циновках сидят в кружок еще несколько мужчин и едят руками рис из большой общей корзины, такой же, как и корзина у костра. Рядом с корзиной стоит керамическая плошка с каким-то соусом, куда едоки обмакивают куски мяса перед тем, как отправить их в рот. Рядом с каждым лежит на земле его оружие – меч или копье, поодаль стоят, опираясь на воткнутые в землю сошки, несколько кремневых мушкетов.

Камера поворачивается еще раз. Открытые ворота в выбеленной кирпичной стене. Видно, как за ними, очень близко от стены, пристают лодки. В них – люди с факелами и оружием, одетые в такие же «штаны», как и те, кто сидит недалеко от костра. В ворота входит процессия: впереди мужчина средних лет, с властным и строгим взглядом и очень прямой спиной. У него, в отличие от окружающих, плечи и грудь прикрыты кожаным доспехом, передняя часть которого сходится треугольником на животе. Большой чуть искривленный меч в инкрустированных деревянных ножнах он держит в правой руке, несмотря на то, что кожаный шнур, привязанный к ножнам, перекинут через его правое плечо. За его спиной – люди с факелами, их мечи висят сбоку вертикально или горизонтально на таких же узких шнурах, как и у их командира. За ними следуют монахи в оранжевых тогах, с горящими свечами в руках, за ними – еще воины, с копьями и мушкетами. Вся процессия – человек тридцать, не меньше.

При появлении командира все сидевшие на земле вскакивают. Командир что-то им говорит, но звука в этой записи нет, как и во вчерашней.

Сотрапезники оставляют еду и присоединяются к процессии. Командир идет к главной ступе храма, той самой, под которой захоронены останки Короля-основателя Аюттии Утхонга, Раматхибоди Первого. В свете факелов основание ступы сверкает тысячами отблесков: свет пляшет на тонких золотых пластинках, которые в течение многих лет приклеивают к ступе молящиеся. Монахи рассаживаются на земле в ряд, миряне – напротив них. Видно, что монахи поют мантры – их рты раскрываются одновременно, а сидящие воины явно притихли, все сидят неподвижно. Потом командир встает на ноги, берет в руки большое деревянное блюдо, на котором лежат явно заранее приготовленные «угощения» для духов – фрукты, корзинка с рисом, плошка с соусом, мясо и рыба, в глубоком поклоне кладет все это у подножия ступы, затем встает на колени и трижды кланяется, сложив молитвенно руки и касаясь лбом земли. Все воины повторяют за ним это движение. Затем командир спиной вперед проползает на коленях три шага и встает на ноги, что-то опять говорит воинам, они немедленно разбегаются, моментально собирают оружие и одежду, сложенную вокруг места давешней трапезы, пакуют съестное и возвращаются к командиру. Он ведет их через ворота к лодкам. Видно, как лодки одна за другой отваливают от берега. В последней лодке отправляются монахи. Камера приближает озеро или болото, которое видно сквозь арку ворот. В отсвете факелов видны начинающие распускаться бутоны лилий. Небо уже начинает светлеть. Экран тоже светлеет и картинка пропадает. Конец записи.

Оператор смотрит в телевизор неподвижным, неотрывным взглядом. Прочищает горло. Говорит:

— Скажите мне, я один это видел, или все видели то же самое?

Несколько секунд общего шума, когда говорят все одновременно. Оказывается, что видели все одно и то же.

— И что же это такое? – спрашивает Режиссер.

— Мы видим прошлое. – отвечает Сказочник, — похоже, это какая-то религиозная церемония перед утренним боем.

Никто не успевает ответить, потому что в этот момент экран снова оживает и на нем возникают знакомые очертания ипподрома Королевского крааля. На арене слоны демонстрируют приемы боя, те самые, которые все присутствующие видели сегодня воочию и снимали на цифровые видеокамеры.

— Ну вот! – восклицает Оператор, — пошла нормальная съемка!

Но что-то неуловимо не так. Тут камера разворачивается на трибуны, скользит вдоль строя солдат-тайцев в белой парадной форме и тропических пробковых шлемах, затем вдоль строя солдат-тайцев в красной парадной форме и тропических пробковых шлемах, и останавливается в самом центре трибун, на Королевском балконе, на котором стоит молодой европеец. На его лице, гордом и благородном – очень легкий, почти незаметный оттенок печали, который едва проглядывает в его умных внимательных глазах, отражающих двойственность его доброй и упрямой натуры. Эта печаль не сиюминутная, она просто присуща этому молодому человеку, и сквозь нее проглядывают все те чувства, которые испытывает европеец, впервые видящий боевых слонов.

Узнав его лицо, Сказочник, который немало часов посвятил изучению визита этого молодого человека в Сиам, понимает, что налет печали на этом лице связан с самим Восточным Путешествием, в которое его отправил отец, частью чтобы продемонстрировать флаг своей Империи в колониальной Азии и двух последних независимых азиатских государствах: Японии и Сиаме, а частью, чтобы помочь сыну забыть одну знакомую принцессу, забывать которую тот, однако, совершенно не собирался.

Молодой человек носит гусарские усы и одет в Лейб-Гусарский мундир. На балконе он стоит без головного убора. Слуга, стоящий чуть позади него, держит в одной руке его кивер, а другой своей рукой изредка почти незаметно вкладывает в руку своего господина влажные салфетки, которыми молодой человек быстро вытирает лоб и шею и так же незаметно отдает обратно.

За спиной молодого Престолонаследника – свита, тайцы и европейцы. Чуть в стороне фотограф-таец медленно и методично, деталь за деталью, собирает и устанавливает свой аппарат. Неподалеку от него художник-европеец делает карандашный набросок того, что происходит на арене, изредка перебрасываясь фразами с другим европейцем, который стоит, опираясь на парапет балкона, и временами делает короткие записи в блокноте.

Сказочник роется в памяти в поисках имен этих людей, и некоторые находит. Другим членам группы, привыкшим видеть портреты Престолонаследника в более позднем возрасте и другом статусе, с бородой в дополнение к усам и в полковничьем пехотном мундире, требуется время, чтобы разглядеть сходство и определить примерную дату происходящего по дизайну одежды и техники. Других действующих лиц этой картины они не знают.

Внезапно на балконе и на арене происходит общее движение. Слоны прерывают представление, все Сиамцы и иностранцы на балконе поворачиваются к входу в крааль, вполоборота к камере, и затем все одновременно склоняются в глубоком поклоне. Слоны на арене, поощряемые наездниками, встают на колени. Экран гаснет.

— Это что, Николай? – восклицает Режиссер.

— Какой Николай? Царь Николай? Николай II? – спрашивает Оператор.

— Тогда еще не царь, — поясняет Сказочник, — Цесаревич, наследник престола. Это 1891 год. Восточное путешествие.

— И что, он правда был в этом краале и смотрел ту же программу?

— Да, был и смотрел. Это подробно описано в дневниках князя Эспера Ухтомского. Это он, видимо, стоял у парапета, и что-то писал в блокноте.

— А почему все вдруг стали кланяться, даже слоны?

— Потому что они поняли, что через несколько секунд окажутся в самом Высочайшем присутствии, в каком можно оказаться за свою жизнь на земле Сиама. В крааль прибыл Король Чулалонгкорн Великий, Рама Пятый.

— Ты уверен, что это не кадр из какого-то фильма?

— Уверен. Не снял никто пока фильма о визите будущего российского Императора в Сиам.

— Похоже, мы все сегодня перегрелись. – подводит итог Оператор.

— А вчера?

Оператор смотрит в уже опустевший экран и говорит:

— Я попытался переписать вчерашнюю запись на другую кассету. Она не записалась. Вообще. А на первой кассете осталась. А сегодня – это. Утром проверю всю аппаратуру. Если это чьи-то шутки, он дошутился!